20 лет назад случился "черный октябрь". На улицы Москвы вышли танки. Воспоминаниями и размышлениями о событиях 20-летней давности поделился с "Крымской газетой" Сергей Филатов.
Во время ГКЧП он – глава депутатского штаба обороны Белого дома, с ноября 1991 по январь 1993 года – первый зампред Верховного Совета России, с 1993 по 1996 года – глава Администрации Ельцина. В дни "черного октября" один из главных сторонников мирного урегулирования конфликта. Ныне – президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ.
– Сергей Александрович, спустя 20 лет, как вы оцениваете свои действия в те дни? Ваше отношение к тем событиям изменилось?
– Не изменилось. Дело в том, что этот конфликт нарастал в течении двух лет и начался, когда страна пошла на "гайдаровские" реформы. Он все больше и больше усугублялся, становился более ожесточенным. И это было видно по действиям Верховного Совета: в 1992 году Хасбулатов в Рязани выступил против реформ, на 6-м съезде народных депутатов в апреле 1992 года они были осуждены, а в декабре 1992 года был снят Гайдар, на 8-м и 9-м съездах были попытки выразить импичмент президенту. Это была целенаправленная война против реформ, против перехода на рыночные отношения, которые вел президент со своей командой. Эта ситуация дошла до абсурда. В конституцию было внесено около 400 поправок, тем не менее, образовалось конституционное двоевластие, когда президент был главой государства, но мало что мог, а Верховный Совет мог принять к рассмотрению любой вопрос, находящийся в компетенции Российской Федерации. Отсюда и пошел конфликт, который привел к тому, что нужно было принимать какие-то кардинальные меры: с одной стороны, были колоссальный помехи для реформ, а с другой — чистая угроза, потому что и с той и другой стороны были вооруженные люди, были силы, которые могли поднять организованный мятеж.
Единственное о чем я жалею, так это о том, что Указ о роспуске Съезда народных депутатов не был подписан сразу после референдума. Здесь путаницу внес Конституционный суд, но он явно, по свидетельству многих очевидцев, был на стороне законодательной власти, наверное, здесь влияли какие-то личные мотивы, он был настроен против президента и действовал в этом русле. Конституционный суд не дал юридическое движение результатам референдума, где было получено одобрение курса, проводимого президентом. Конечно, все что впоследствии делалось, готовилось и с той стороны, потому что они понимали, что просто так дело не кончится.
– На ваш взгляд, какие были допущены ошибки Вами и вашими единомышленниками?
– Да мы в общем-то все варианты мирного решения использовали. Когда 12 июля проект Конституции был одобрен конституционным совещанием, мы отослали его в законодательные собрания регионов с тем, чтобы когда они одобрят его и дадут свои замечания, доработанный вариант вынести на съезд и чтобы под давлением регионов все-таки его принять. Но вместо того, чтобы продолжить это дело, Верховный Совет распустил все эти собрания в отпуск, фактически все летнее время было потеряно. Дальше были парламентские посиделки, на которых начались публичные оскорбления, нападки на то, что проводило правительство и президент. И мы знаем, что готовился съезд народных депутатов, где собирались принять довольно серьезные меры, и конфликт был бы посильнее и поглубже, чем конфликт, который возник из-за "Указа 1400".
– Танки – вынужденный шаг?
– Нет. Я думаю, что это была ошибка, совершенно ненужная. Думаю, роль сыграла какая-то провокация. На самом деле, по плану танки не должны были выходить на мост, они должны были быть на футбольном поле сзади Белого дома. Никто и не собирался расстреливать Белый дом, они должны были выстрелить пять раз по его нижним этажам, чтобы предупредить всех, кто там сидит, что надо выходить. И команды войскам были не стрелять просто так, а создавать такую обстановку, при которой люди бы покинули Белый дом. Еще для меня была неожиданность, что появились снайперы, которые явно провоцировали и озлобляли солдат и толпу, стреляя беспорядочно в тех и других. Возможно, это им частично и удалось сделать, потому что разъяренный солдат, потерявший рядом стоящего товарища, это неуправляемая сила.
– Но вы до последнего оставались сторонником переговоров. Почему не удалось выйти этим путем?
– Я думаю, мы тоже здесь сделали ошибку. Подписав протокол с Абдулатиповым (председателем Совета национальностей ВС России – ред.) и Соколовым (председателем Совета Республики ВС России – ред.), относительно того, что будет убрано оружие и мы создадим нормальные условия тем, кто обитает в Белом доме, мы посчитали, что дело сделано и остается технически разрешить эту проблему. Но на следующий день команда (переговорщиков – ред.) была сменена. У меня остается такое впечатление, что в Белом доме было две команды, которые противодействовали друг другу. Одна стремилась к мирному решению конфликта, вторая – к нагнетанию и обязательному столкновению. Вот она вместо Абдулатипова и Соколова послала туда Воронина, первого заместителя председателя Верховного Совета, который всегда отличался агрессивностью. Он затянул переговоры путем болтовни, деклараций, различного рода обвинений. У нас не сработал инстинкт самосохранения, мы должны были понять, что это делается для того, чтобы затянуть время, дать возможность подготовить команды, которые начнут мятеж на Смоленской площади, а затем у Белого дома. Вот это наша ошибка.
– После событий октября 1993-го Россия из парламентской республики превратилась в суперпрезидентскую...
– Ничего подобного! Она полупрезидентская и формально, и не формально. То, что президент присваивает себе дополнительные полномочия, в этом не вина Конституции, в этом вина отсутствия гражданского общества.
– Вы сами сказали, что парламент имел широчайшие полномочия...
– Это не широчайшие полномочия, это немного другое – это монополия на власть, а монополия на власть, что законодательная, что исполнительная, всегда опасна.
– Если бы не новая конституция 1993 года – в каком направлении пошло бы политическое развитие России?
– Мне трудно сказать. Дело-то не в конституции, самое главное, что 1993 год резко снизил доверие к власти, его практически нет все эти 20 лет, и восстановить его чрезвычайно трудно. Нужно иметь очень умную власть, которая постепенно налаживает с обществом отношения. К сожалению, все последующие власти к этому не стремились. И это недоверие отрицательно влияет на все остальное. Мы не можем выстроить демократические институты, не можем выстроить нормальную многопартийную систему, у нас появляются какие-то подозрительные лидеры, которым мы не верим, считаем, что их подбирают в Кремле и навязывают нам. Вот это очень сильно затормозило процесс демократизации страны.
– Ну, а если бы победила другая сторона, каким тогда путем пошла бы Россия?
– Ну, это вообще очень трудно прогнозируется. Честно говоря, я вообще не понимаю, что есть позитивного в той стороне, что они могли бы нести. Кроме того, что они критиковали, убирали блестящие кадры, которые проводили реформы. С такими ребятами трудно прогнозировать, что они могут. Я хорошо помню указы Руцкого, но там, кроме расправы над властью, ничего другого не было, и он нам говорил: выбирайте столб, на котором будете повешены. Что я могу сказать о будущем в такой ситуации?
Беседовал