– Вот я и прощаюсь с Афганистаном. Отсюда, на борту самолета с восьми тысяч метров песчаная земля окутана дымкой и напоминает невесту в черной вуали. Стараюсь скомкать в памяти, словно лист бумаги, пронизывающий звук автоматных очередей и оглушающие взрывы, жару, сжигающую все вокруг и чужую луну над головой.
Гоню прочь мысль, что в одном из семи гробов, которые как истуканы «стоят» напротив, лежит бездыханное тело земляка-однополчанина. Прощай, мой брат! Я возвращаюсь на Родину с непомерным багажом – «груз 200».
Как мне объяснить ему, ради чего мы проливали кровь, кому нужна была эта война и как привыкнуть теперь к тишине. Мы едем в бессрочный отпуск. Вся лишь разница в том, что я – отвыкать от войны, а он, рванный в клочья, навеки залечь в землю <…>
Начало этой истории уходит в далекий май 1986 года. Военная клятва, словно молитва, отскакивала из уст девятнадцатилетнего крымского парня Юры Живова:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа».
Отец дал последние наставления и крепко сжал руку, задержав взгляд на несколько секунд, а в душе матери уже поселилась грусть, которую сулила разлука с сыном. Выдавали слезы, предательски затаившиеся в уголках глаз и закусанная нижняя губа. Но понять их можно.
Юра Живов попал в батальон командиров танков учебно-танкового полка, который дислоцировался на туркмено-иранской границе. Прошел школу подготовки. Курсантам дали свыкнуться с мыслью, что им предстоит защищать южные рубежи великой Родины.
Парня за отличную успеваемость хотели оставить в учебном центре, но он отказался, ведь знал, что его место – рядом с друзьями в афганских песках.
– Календарь словно замер на отметке 12 ноября. Жизнь поделилась на «до» и «после». Мы летим на большом десантном самолете. Обратного пути нет. Руки привыкли к тяжести автомата, тело перетягивает кожаный ремень с медной бляхой, который оттягивает фляга с водой. Нас встречает рассвет Кабула – сердце страны, где главным всегда был человек с автоматом. Но мы же пришли с добрыми намерениями – раздать землю крестьянам, построить заводы, дать образование. Афганистан не понял и не принял ни наших жертв, ни нашей помощи. Предпочел сохранить свой уклад жизни.
Поначалу здесь не замечаешь опасного оскала, скрытой угрозы. В воздухе витает запах лепешек из жесткого теста, вдалеке раздается рев ишака, который растворяется в грохоте артиллерийских орудий. Женщины прячут лица под паранджой. Здесь молятся иному богу – Аллаху, расстелив молельный коврик и встав на колени. Но скоро место иллюзий заняла кровь. Афганцы не боялись русских, мы были для них неверными. Иногда даже у детей из-под складок одежды выглядывали дула автоматов.
Юра Живов служил в Баграме в 781-ом отдельном разведывательном батальоне 108-й Невельской мотострелковой дивизии. Ему доверили один из трех танков взвода. Их задача – не дать пройти караванам, идущим из Пакистана с оружием и наркотиками, а также сопровождать военные колонны на заставы.
Юрий – командир и наводчик, белорус Владимир – водитель-механик, дагестанец Курбан – заряжающий. Всех их объединяла не только одна боевая машина и общий враг, но и ностальгия по родной земле. Полевая почта работала исправно. Письма писали короткие, в них – в основном о погоде, на остальное – табу.
Желание жить требовало военного творчества. Афган породил практику упрощенных танковых экипажей. Вместо четырех – три человека. В таком случае, при подрыве на фугасе и детонации боекомплекта – смертей меньше.
Юра Живов побывал во многих боевых операциях. На его глазах подорвался командирский танк, падали замертво, словно подкошенные, боевые товарищи. В одном из сражений получил контузию и касательное ранение осколком в голову. От госпитализации отказался. Тогда смерть прошла буквально в миллиметре. Божья сила отвела беду. Но не спасла земляка – евпаторийца Максима Тарана. Их разведгруппа угодила в засаду. Во время схватки с духами он пытался занять боевую позицию, но подорвался на мине. Прогремел взрыв. Ему оторвало обе ноги. Максим цеплялся за жизнь, – сослуживцы перетянули раны, несли в укрытие под пулями на руках, но до госпиталя он не дожил.
– <…> Как мне объяснить ему, ради чего мы проливали кровь, кому нужна была эта война и как привыкнуть теперь к тишине. Мы едем в бессрочный отпуск. Вся лишь разница в том, что я – отвыкать от войны, а он, рванный в клочья, навеки залечь в землю.
Он не узнает, что через два года на карте исчезнет страна, за которую умер, а армию, прошедшую обкатку «горной войной», расформируют.
Трудно привыкнуть, что там, в чужой стране, где каждый камень дышал в спину, ты был героем, а дома оказался забытым своей родиной.
Юрий Владимирович Живов живет по сей день в Симферополе. Ему 47 лет. Женат. Воспитывает дочь. Афганистан оставил на память шрамы и три медали: за отвагу, за боевые заслуги и от благодарного Афганского народа. А также старшинские погоны.
Под конец нашей беседы возникает внезапное молчание. Первым его нарушил мой собеседник, но тут же сам себя оборвал на полуслове. Затем, тяжело вздохнув, признался, что навсегда остался рядовым той войны со страшным диагнозом, о котором лучше не говорить вслух – Афган...
Виктор Лященко
Фото из личного архива Юрия Живова